ИЗРАИЛЬСКИЙ ХУДОЖНИК ИЗ ВЕНСКОГО ЛЕСА

На кладбище Кинерет есть очень странная могила. Необычным почерком и с особым оформлением сделанная, надпись гласит:

"Наш брат Дов Офер убит".

Вторая строка – дата, и подпись –А-Шомрим.

На выходе с кладбища можно увидеть гору, на которой расположен киббуц Алумот. В 1920 г. на это место пришел отряд. Этим юным евреям было семнадцать–восемнадцать лет, они были сильные и бесстрашные, готовые к любым трудностям. Их лидером был такой же молодой человек — Арье Алвайль. Это был первый отряд А-Шомер а-цаир. Они назвали это место Бетания Илит.

* * *

Моя встреча с личностью Алвайля произошла в процессе подготовки третьей части статьи о поселке Кинерет и его пионерах, строителях нашего государства, людях, возродивших еврейский народ и его страну через коллективный труд и самопожертвование. Человек, лидер, художник, он как бы остался в тени прошедших лет. Говоря об изобразительном искусстве Израиля, многие сумеют назвать лишь два имени – Гутман и Рубин. Алвайль, хорошо известный в 40-е – 50-е годы, ушел со сцены с приходом нового веяния – абстракционизма. Между тем трудно переоценить роль этого человека в жизни страны, в формировании художественного искусства Израиля, в развитии каллиграфии.

Арье Алвайль ушел из жизни в 1967 г. Чтобы узнать побольше о нем как о художнике, как о человеке, я встретился с его дочерью, Навой Розенфельд, в ее квартире в Тель-Авиве. Встреча была неожиданной: я понимался к ней, как на Олимп, готовясь к встрече с богами, а меня встретила очень нежная и обаятельная женщина, хрупкая и стройная. Все в доме дышит ее отцом, стены увешаны картинами, но нет ощущения храма. Это просто дом. И в нем уютно.

Нава Розенфельд, на стене картина ее отца, где она играет на пианино.

Арье Алвайль родился в Галиции, тогда это была территория Австро-Венгрии, в городке Бойбрик, в уезде города Лемберг (Львов).

 "Когда я был ребенком, у нас были поле, коровы, лошадь. Я вслушивался с любовью в звуки молотков, кующих медь и каленое железо в отцовской кузнице. Наш дом стоял за мельницей, недалеко от реки, вокруг были сады и поля, а на горизонте лесистые холмы. Пейзаж моего городка был похож на благословенную долину между Зихроном и Шфеей". (Алвайль, автобиографические примечания).

Бойбрик, 1924 г.

Его дочь Нава Розенфельд рассказывает о нем:

"Дети в Бойбрике в 4-5 лет уже шли в хедер, но Арье и его старший брат не любили меламеда. Отец рассказывал, как однажды меламед пришел к ним во двор, дети не хотели идти в хедер и очень любили баловаться. Они спустили собаку, и когда я представляю эту сцену сейчас, это выглядит очень некрасиво, я не понимаю, как он мог такое сделать, чтобы собака облаяла учителя и тот убежал со двора".

Будущему художнику такое поведение не сошло с рук. В шесть лет его отдали к тетке и отправили в католическую школу в Лемберг.

Католическая школа в Лемберге, в кругу отмечен А. Алвайль.

Первая мировая война началась, когда Арье было тринадцать лет. Его семья перебралась в Вену, и Алвайль поступил в гимназию. Здесь, в Вене, сформировалась личность Алвайля, он вступил в молодежное движение А-Шомер а-цаир и вскоре стал его лидером. Когда его семья вернулась в Бойбрик, он создал свою ячейку, которая впоследствии выросла в организацию.

Война перекраивает границы. Новое польское государство переименовывает Лемберг во Львов. В 1920 г., в апреле, на съезде А-Шомер а-цаир во Львове принимается решение – лучшие старшие отряды репатриируются в Эрец Исраэль. Арье Алвайль, еще в начальной школе сформировавший свое мировоззрение, воплощает в жизнь свою мечту.

Это было непростое испытание для ребят 17-18 лет. Встреча с трудностями, болезнями, со смертью. Спустя три недели после основания Бетании, Алвайль должен был отправиться на съезд трудовиков в Тверию как представитель Бетании. Однако не смог. Вместо него отправился его друг Офер, которого в дороге убили бедуины. Алвайль не мог смириться с этим всю свою жизнь.

Нава Розенфельд:

"К 40-летию Бетании поставили памятник – бетонную палатку. Мы поехали туда с отцом, были на церемонии, потом спустились к Кинерету, на кладбище. Он сказал нам, что сделал два памятника. Один, который он сделал своему другу Оферу, мы нашли сразу".

 "Мой лучший друг Дов Офер ушел вместо меня в Тверию и не вернулся. Мы нашли его, истекающего кровью от пули грабителя… Ночью мы сторожили по очереди. Ночью с ружьем человек находится наедине с самим собой. Сердце бьется. Кинерет и Иордан отсвечивают серебро луны, все так похоже на картину Рембрандта из книги, которую я хранил с собой". (Алвайль, автобиографические примечания).

Бетания, гравюра "линокат", 1939 г.

Случившееся в Бетании занимает особое место в истории становления Израиля и движения А-Шомер а-цаир, стоявшего тогда на совсем иных принципах, нежели те, которые оно приняло для себя как основные через короткий срок после ликвидации Бетании и присоединения к Шомрие. Бетания была первой попыткой поселения. Бетания была коллективом личностей, талантливых людей, предназначение которых было соединить коллективный труд и индивидуальное творчество. Но "русская школа" коллективного труда взяла верх.

Нава Розенфельд:

"Бетания явилась поворотом в его жизни. До этого момента он был лидером и авторитетом для своих товарищей, в Бетании он принял решение заняться творчеством, рисованием. Рисуя гору, так называли Бетанию Алвайль и его товарищи, он понял, что его предназначение – это искусство".

Он вернулся в Вену. Нет, он не разочаровался в земле Израиля, он не испугался тех трудностей. Его цель была стать художником.

Нава Розенфельд:

"Решение стать художником родилось в момент, когда Арье Алвайль покинул Бетанию и отправился учиться в Вену. Многое, что происходило в Бетании, инициатором чего был Меир Яари, будущий основатель движения Киббуц а-арци и МАПАМ, отдавало душком карьеризма, а отец не был политиком. Он был лидером. В группе были интеллигенты и очень серьезные ребята, один из них впоследствии стал управляющим Банком Израиля. Некоторые связали свою жизнь с киббуцем, некоторые нет. Для отца идея, что здесь будет страна для евреев, была главной, карьера была не важна".

В Вене Алвайль поступил учиться в Академию к Максу Айзлеру. Он очень быстро вошел в коллектив художников, которые приняли его очень тепло, несмотря на возраст и национальность. Он даже пользовался авторитетом, как человек, побывавший в Палестине и вкусившей горечь и радость Святой земли. Хотя его отец не одобрял увлечение Арье рисованием, он все же отправлял ему деньги. Но денег отца хватало только на учебу, но не на жизнь. Надо сказать, что еще с начала века художники одного направления в искусстве объединялись в группы, так было легче организовывать выставки и продавать картины.

В 1908 г. Густав Климт со своей группой организовал выставку к 60-летию австрийского императора Франца Иосифа. К этой выставке присоединились многие художники и скульпторы Академии. Так создалась группа, получившая название венской выставки – "Кунстшау 1908".

Алвайль присоединилсяк группе, когда Климта уже не было в живых, но его взяли под свое покровительство Айзлер и Оскар Кокошка. Именно под влиянием Кокошки Алвайль начал писать пейзажи. Еще один его покровитель – меценат Ноймарк — купил его картины. Самое большое событие в его жизни в Вене – выставка Кунстшау 1908 в 1925 г.

В 1998 г. на выставке в киббуце Ашдот-Яаков была выставлена серия работ Арье Алвайля "Серый Замок". Это были литографии, восемь черно-белых картин, проникающих в душу своим криком.

История этих литографий покрыта тайной. Алвайль никогда не показывал их своим детям и об их существовании те узнали случайно, перебирая отцовские вещи. Они были созданы в 1924 г. для выставки "Кунстшау 1908", но в последний момент Алвайль заменил их пятью венскими пейзажами. Историки и искусствоведы спорят о том, что привело к созданию таких работ: ужасы Первой мировой войны, унесшей 750000 еврейских жизней и стерших с лица земли целый мир еврейских местечек на территории Украины и Польши, или выворачивание наизнанку душ товарищей в Бетании, участвовавших эксперименте Яари. Нет сомнения в том, что эти картины прежде всего врезались в душу самого Арье.

Его венские пейзажи на выставке произвели фурор. Две из них были проданы в один из венских музеев. После этого Арье Алвайль вернулся в Эрец Исраэль.

Один из сохранившихся венских пейзажей, 1925 г.

Нава Розенфельд:

"Что было здесь в 1926-м? Ишув был еще маленьким, отец хотел рисовать, но ему нужно было на что-то жить. Качества вождя пригодились ему в Шфее, где он стал работать воспитателем детского дома. Отца всегда видели с тетрадью. Он рисовал, это были сотни эскизов, портретов учеников, набросков пейзажей.

Наброски в Шфее, 20-е гг.

Нава Розенфельд:

"Одним из его воспитанников был Авшалом Окаши, папа дал ему краски, полотна. Между ними была крепкая связь и после Шфеи. В одном из писем к Алвайлю Окаши пишет: не знаю, что правильней в наше время – быть художником или бороться за свободу? Окаши хотел вступить в ряды Лохамей Херут Исраэль, но все же остался художником".

Земля Израиля, словно необъезженный скакун, долго не давалась Алвайлю:

"Первые картины в стране не идут. Два года уничтожал все, что я нарисовал. Земля Израиля упорно отказывала художнику из венского леса. Густые синий и серый цвета заменил слабый желтоватый. Горячее солнце упорно сжигало мои картины. "Завоевание" этого пейзажа было не простым. Пейзажи Земли Израиля вытеснили из моих картин все следы кубизма и фовизма". (Алвайль, автобиографические примечания).

Однако очень скоро он напишет в своей статье:

"Земля Израиля это Рай и Ад вместе взятые. Когда Господь создал Землю, он поднял ее на высочайшую вершину и придал ее природе качества, которые мы называем благородными. Благороден цвет земли – серый. Гора, верблюд, осел, газель, поля, колючки – все в ней серое, даже небеса и деревья: золото-серые, серебряно-серые, красно-серые, серые как золото и серебро. И черты ее не просты, а очень своеобразны. Линии полны энергии, они чисты, тонки и нежны, изгибаются в своей особой, оригинальной манере, как будто они проросли из сердца земли в твое сердце… "

Пейзаж, 30-е гг.

Нава Розенфельд:

"После Шфеи отец переехал в Иерусалим и открыл там студию. В 1929 г. он отправился в Европу навестить родителей. Вернулся он уже после известных событий, студия в Иерусалиме была разгромлена. Он никогда больше туда не возвращался. Большое количество работ той эпохи находилось там и это огромная утрата".

Хотя может показаться, что Арье Алвайль навсегда ушел из политики, это было не так. Он был лидером даже когда у него не было партии. Алвайль был в центре событий. Он состоял в комитете союза художников, он был среди основателей тель-авивского музея искусств, того самого, в зале которого была провозглашена независимость Израиля.

Теперь Алвайль создавал что-то новое. Помните эти буквы на памятной плите Дова Офера? Пришло время каллиграфии. Алвайль создает гравюры. Он использует технологию линокат – гравюра на линолеуме. Сама идея гравюры родилась еще в XV веке, задолго до печатного станка. Что делать, когда твое произведение искусства нужно размножить? Дюрер использовал дерево. Вырезалась гравюра, на нее наносился тонкий слой краски. На эту гравюру клали пергамент и валиком вдавливали. Краска переносилась на пергамент, создавая картину. В дальнейшем появилась технология использования камня (литография) и линолеума (линокат). Каждая из технологий отличалась своими особенностями и придавала рисунку особые свойства.

Автопортрет художника

***

В 1938 г. Арье Алвайль женился. Его избранницу звали Рахель Буграшов, тоже художница и дочь Хаима Буграшова, одного из основателей, педагога и директора гимназии "Герцлия". Вместе они привели на свет Рут, Наву и Гилеля, названного так в память об отце. Последнее письмо от своих родителей получил Арье Алвайль в 1939 г.:

"Арье и Рахель, жемчужина наша! Когда мы увидимся, дорогие… положение сейчас тяжелое, не знаю, увижу ли от вас еще письма… Пиши, господь поможет".

Нава Розенфельд:

"У нас в доме не говорили ни о первой, ни о второй мировой войнах. Я родилась в 1943-м, война закончилась в 1945, мне было два года. Я знала, что вся папина семья погибла. Мой отец, он умер от разрыва сердца, когда мне было 23, он кричал во сне по ночам. Он обвинял себя, что не вывез их. Он писал письма, в которых пытался получить разрешение на работу в стране для своего брата через Сохнут. Он писал своим родителям, но ничего не помогло. Он все еще обвинял в этом себя, и это преследовало его всю его жизнь, но говорить об этом? Почти никогда".

Деревья, 50-е гг.

Из серии "Серый Замок", 1924 г.

"Иногда я рисую в небе ветви дерева, в тени которого я сижу, и что я там вижу? Моих отца и мать по дороге к печам. Каждый день". (Алвайль, Автобиографические примечания).

Последнее десятилетие подмандатной жизни в Эрец Исраэль получило название "По дороге к государству". Алвайль стал поэтом и художником этой эпохи. В 1939 г. он создает свое издание "Гилель", в честь отца.

Нава Розенфельд:

"Он не был религиозным человеком, но мы отмечали все праздники и постились на Судный день. Праздники были частью жизни нашего дома. Я сама ощущаю себя, как будто мне три тысячи лет, ведь мы пришли жить сюда, в страну Израиля, и не жить среди других народов".

Как это ни странно, но эти люди – Рахель, Черниховский, Алвайль, другие художники и поэты, лидеры сионистского движения, в юности отошедшие от ортодоксального иудаизма и его законов, именно они оживили ТАНАХ, его героев и его пророков. История в их стихах, речах и картинах вставала перед глазами, оживала, они спорили с пророками и царями, они были их армией, они сами вершили и переписывали историю.

В 1932 г. Яир Штерн сочиняет песню, которая сразу становится гимном Эцеля – Неизвестные бойцы.

Мы бойцы без страны, без погон и петлиц

Смерть вокруг нас, пожары и горе.

Мы призвались народу служить на всю жизнь

И лишь смерть из рядов нас уволит.

Так появляется книга "Неизвестный еврей". Алвайль пишет историю еврейского народа в 32 гравюрах на линолеуме. Герой его гравюр проходит долгий путь через гонения и беды и возрождает себя и землю как великий народ. Его еврей – широкоплечий, с сильными руками, защитник и труженик, с бесконечной верой и упорством в глазах. И это он сам.

Так родился неизвестный еврей, он рос, окреп, прошел через все гонения и преследования. Он вернулся в свою страну, создал в ней сад и освободил ее.

Плененная Иудея

Посмотрите на нее. Она в плену. Но она сильна и зла. И все тело ее напряжено потому что очень скоро она встанет с колен и стряхнет с себя всех своих обидчиков.

Алвайль использует каллиграфию как инструмент укрепления духа. Его буквы становятся символами, в них вплетаются колосья, элементы иудаики, оружие и киббуцы.

Он пишет книги: Книга Рут, Мегилат Эстер, Мегилат Эйха, Книга Амос.

В Книге Эстер Алвайль делает иллюстрации с партизанами и нацистами. Он преклонялся перед Амосом, его языком, его речью, его идеями.

Обложка Книги Рут.

Иллюстрации к книге Рут.

В его книгах он не только уделяет внимание картинам, он создает новые шрифты для каждой книги. Как древний переписчик он врезает буквы в свои гравюры. Он пишет Агадот Песах и посвящает их Пальмаху и Армии Обороны Израиля. Его герои – взятые из древности – солдаты и партизаны, замученные англичанами узники, возрождающийся народ Израиля.

Рабами мы были в земле египетской

Сыны Свободы

Алвайль замыкает исторический круг. Будущее искупление видится ему в библейских образах, он ведет нас к истокам. Эти образы — не мудрые старцы, но сильные мужи.

И считалка "Один, кто знает?" получает свою геральдику – символы двенадцати колен становятся гербами в едином гербе народа Израиля.

В начале 50-х Цфат был почти опустошенным городом. Город с населением в 12 тысяч арабов и 3 тысячи евреев остался чисто еврейским. Арабы бежали и их дома стояли пустыми и разрушались. Правительство решило предоставить людям искусства возможность поселиться в городе и тем самым добавить к его образу города мистики и каббалы еще и художественный оттенок. Так рядом с древним еврейским кварталом появился квартал художников.

Алвайль был знаком с Цфатом. За время жизни в стране он успел объездить ее всю – вначале на осле, потом на мотоцикле. Цфат привлекал его своей мистикой, своим пасторальным спокойствием, зеленью долины реки Амуд, протекающей между Цфатом и гробницей великого каббалиста Шимона Бар Йохая. Но он не вошел в один из опустевших домов. Он предпочел приобрести, и как раз в этом самом квартале он приобрел дом у настоятеля местной церкви.

Нава Розенфельд:

"Мы хотели жить в Цфате. Но отец не мог оставить Тель-Авив – там была работа, друзья, общественная деятельность, выставки. Так все лето мы проводили в Цфате, а к началу учебного года возвращались в Тель-Авив. Отец все время рисовал. Он выходил в 5 утра и возвращался домой к завтраку в 10. Потом он шел в мастерскую и работал там. Он всегда работал над несколькими картинами одновременно".

Невозможно сказать, что пришло время вернуться к пейзажам. Алвайль никогда их не оставлял. Порой в пылу борьбы мы забываем об истинных причинах, уходим в сторону. Алвайль всегда знал, ради чего мы боремся. И в то же время, как на его гравюрах солдаты шли в бой, он рисовал Иерусалим.

Теперь его гравюры заменили пейзажи. Он выработал собственный стиль написания пейзажей:

"Легким касанием кисти с густой краской я пытался передать полотну дрожание воздуха, прозрачность оливковых деревьев и теплоту серой земли".

Невозможно было определить политические взгляды Алвайля. Он не был социалистом. Единственное, чему он был предан, была Эрец Исраэль.

Нава Розенфельд:

"Мой отец был среди основателей Гистадрута. Он числится там как представитель Бетании. Его номер в удостоверении – две или три цифры. Мапайники говорили, что мой папа херутник, а херутники говорили о нем, что он мапамник. Мой папа был другом Ури Цви Гринберга, это он придумал ему логотип. Я была еще маленькой девочкой, Ури Цви Гринберг был маленький и рыжий, он был как член семьи. Вот таков мой отец, с одной стороны член А-Шомер а-цаир, а с другой — у него были друзья и в Лехи, и в правом лагере".

Со времен основания тель-авивского музея искусств Алвайль был одним из ведущих художников Израиля. В определенный момент появилось новое веяние в искусстве – абстракционизм. Алвайль остался верен своей манере, своим пейзажам и портретам. Он как бы сошел с главной сцены. У него были выставки в музеях в Израиле и за границей, но ажиотажа уже не было.

Главный куратор музея Израиля в 1965-1970 гг. Йона Фишер отказал Алвайлю в выставке. Но на последней выставке картин в Эйн-Хароде он признал, что, по его мнению, в тройке ведущих художников Израиля – Гутман, Рубин, Алвайль, Арье Алвайль должен занимать наиболее высокое место. Жаль, что это признание пришло так поздно.

Нава Розенфельд:

"Он не был богатым, но мы всегда жили в достатке. Он не хотел зависеть от того, купят картины или нет, и он работал учителем. Это была неблагодарная работа, он уделял ей два дня в неделю, но эти два дня были тратой времени. Стоять два дня, когда имеешь дело с молодыми людьми, сабрами, которых не интересует искусство, это его истощало. У нас был дом в Цфате, были выставки, и мы продавали картины. Жизнь в стране в те годы не располагала погоне за богатством, это было неважно, но мой папа всегда говорил, что он миллионер, ведь все, что он хочет в жизни, это рисовать… Отец был человеком высокой морали, но не педантом, в нем была внутренняя прямота. Он никогда не учил нас, как надо себя вести. Когда я спросила его, для чего живут, он ответил: чтобы работать. Но его работой было искусство. Когда моя сестра пошла изучать биохимию, он не понимал этого, настолько искусство было важно для него".

В 1966 г. Алвайль закончил преподавать, теперь он стал законным пенсионером, купил холст, полотна были дорогие, и он рисовал на бумаге, приклеивая ее к дереву.

Нава Розенфельд:

"Когда я родилась, ему было 42 года. Для меня он всегда был человеком в возрасте, обращаясь к нему, я всегда продумывала свои слова, стараясь не отвлекать его по пустякам, всегда боялась что он умрет, и это случилось, мне было тогда 23. Он умер через неделю после праздника Песах. Весной, когда вся долина реки Амуд и весь Цфат перекрашиваются в розовый цвет миндальных деревьев. Мы приехали к нему за неделю до праздника, тогда и случился первый инфаркт. Через две недели его не стало".

На этой картине нет подписи. Она была еще влажной, когда он ушел.